Ряскин изобразил два яблока и между ними огурец. Увидев его творение, Бегемот зарделась, захихикала и высморкалась в носовой платок, который вынула из кармана. Слава богу. Значит, всё-таки это не меня плющит на тему секса. Антон просто либо слишком наивный, либо глумится над воспитателем в открытую. Думаю, первый вариант ближе к истине. Они тут все на тему отношения полов не особо сообразительные.
Мишин нарисовал просто одно яблоко, но оно получилось у него весьма близким к оригиналу. Богомол изобразил…кота.
Нина Васильевна, наконец, поняла, в таком поведении есть нечто странное и обеспокоилась тем, что этот неадекватный не может рисовать ничего, кроме кота. Она тщетно пыталась заставить его изобразить что-то другое, но Богомол упорно отказывался, снова рисуя то же самое животное. Конкретное. Не знаю, может у него какая-то психологическая травма связана с определённым котом.
Правда, похоже, никто кроме меня не заметил очевидного факта. Богомол переступил новую грань безумия и окончательно стал невменяемым. Спасибо Нине Васильевне за ее педагогические эксперименты. Псих, который спит на соседней кровати, стал ещё большим психом.
К счастью, в этот момент в комнате появилась Елена Сергеевна. Вожатая посоветовала Бегемоту прекратить творческий урок и отпустить нас на улицу. Дети, мол, должны перед сном подышать свежим воздухом. Знала бы Леночка правду. Она только что помогла нам в предстоящем мероприятии по выманиванию Прилизанного из корпуса…
Мы, наконец, смогли сбежать из этого художественного безумия, оставив Бегемота с тремя картинами одного и того же кота. Ну, и соответственно приступили к финальной подготовке. Занялись письмом, которое должно было попасть к Костику.
Путем долгих споров все-таки правильным был признан мой вариант. И вожатому, и Элеоноре мы написали одинаковый текст. Место и время. Только одну записку подписали именем Елены Сергеевны, а вторую — словом «влюбленный». На эту вольность меня уговорил Мишин. Да и потом, в данном случае, учитывая, что отправитель Константин, он вполне мог вести себя, как придурок.
Теперь все было готово и мы приступили к воплощению задуманного.
Глава 9
Удивительное дело, но с записками, после их окончательно утвержденного варианта, даже не возникло особых проблем. Вернее, как…
С одной запиской все было хорошо. Можно даже сказать, отлично.
Готовое послание для Константина Викторовича мы положили на тумбочку в его спальне. Если говорить более точно, голубем, принесшим благую весть, выступил Мишин. Он проскользнул в комнату вожатого, чтоб оставить свернутый вчерверо лист на тумбочке, и…пропал. Не буквально, конечно.
Просто мы ждали его минут десять под закрытой дверью. Ряскин рвался даже войти и проверить, что так задержало Толстяка, но я его притормозил. Понял уже по опыту общения с этими пионерами, в одно лицо они могут натворить что-то безобидное. Когда их больше, чем один, жди какой-то херни. Всеми переться в комнату — тоже полное идиотство.
Наконец, Мишин появился из спальни Прилизанного, довольно улыбаясь. В уголке его рта виднелись крошки.
— Ты что, жрать там удумал? — Ряскин с подозрением уставился на Васю.
У Рыжего от возмущения даже воздух в груди закончился. Он нервно вздохнул несколько раз, то ли успокаиваясь, то ли пытаясь этот воздух вернуть обратно.
— Ничего я не удумал. — Толстяк бочком попытался проскочить мимо нас.
Учитывая, что прятались мы за углом, его попытка сразу была обречена на провал. Единственный путь к свободе имелся лишь там, где ошивалась наша троица. Впрочем, «прятались», не самое подходящее слово. Скорее, стояли на стрёме. Следили, чтоб не появились лишние свидетели. Мало удовольствия потом кому-то объяснять, какого черта Мишин делает в комнате Прилизанного. Особенно, если объяснять придётся самому Прилизанному. Он, того и гляди, должен был вернуться.
— Да точно говорю. Жрал… — Ряскин схватил Васю за руку. Рука эта тоже была испачкана чем то серовато-коричневатым. — Халва? Ты дебил? Своровал у Константина Викторовича халву?
Антон поднял кисть Мишина вверх, показывая всем остальным следы преступления. На пальцах Толстяка и правда прилипли крохотные кусочки странной субстанции. Богомол осуждающе заугукал. Наверное, осуждающе. Это был какой-то новый звук, который прежде я от него еще не слыхал. Но и Богомол до этого момента никому не выражал осуждения.
— Не воровал! Ты чего? Я же пионер всё-таки. Просто…подумал, ему одному слишком много будет. Там вот такой кусок! — Мишин вырвал свою конечность из хватки Ряскина, а потом развел обе руки в стороны. Либо фантазия у Васи чрезвычайно богатая, либо этой халвы у Костика лежало сразу на весь отряд.
— Скажи еще, о нем позаботился. — Хохотнул Ряскин. — Переживал, как бы вожатый не объелся.
— Конечно! — Вася был абсолютно невозмутим. — Нельзя столько халвы есть. Плохо станет. Да я немного. И обратно все завернул. Просто она лежала на тумбочке…такая…такая вкусная…
— Кому что…– Антон покачал головой, но от Мишина отстал. Тем более время поджимало, а нам еще нужно было разыскать Элеонору.
Мы выбрались из корпуса через окно туалета, которое выходило на прямо противоположную сторону. Там росли деревья, кусты и гарантировано можно было надеяться, что никто не заметит побега. Выходить через дверь опасно. Во-первых, все наши товарищи ошиваются на площадке и появление четверых подростков, имеющих репутацию ходячей катастрофы, сразу привлечет общее внимание. Ну, а во-вторых, вместе с пионерами там находятся Елена Сергеевна и Бегемот, которая после нашего творческого задания сказала, что ей очень нужно подышать свежим воздухом. Видимо, гениальность творческого порыва Богомола оказалась для нее слишком сильна. Переоценила Нина Васильевна свои возможности.
Я, Ряскин и Богомол вылезли осторожно, не производя лишнего шума. Следом за нами двигался Вася. Он с глухим стуком свалился с подоконника в кусты. Будто мешок картошки кто-то кинул. Пару минут Мишин кряхтел, поднимаясь на ноги, а потом вообще сказал, что его немного мутит. Видимо, при падении что-то себе повредил. Опять же, со словов Толстяка. По мне, Васей можно стены ломать, особого вреда не будет. Васе, естественно. От стен ни черта не останется.
— Слушай, — Я подошел к Толстяку и одним рывком, ухватив его за футболку, поднял на ноги. Чему, кстати, сам изрядно удивился. Просто весу в этом подростке было килограммов сто, не меньше. Списал на злость, которая мной в тот момент руководила. — Я тебе сейчас что-нибудь сломаю. Честное слово. Просто так. Ради собственного спокойствия. Ну, и заодно, чтоб ты ныл по реальному поводу. Выбирай, рука или нога? Могу сразу и то, и другое.
— Да все, все… — Вася вырвался, отряхнулся, поправил штаны, которые врезались ему в живот. — Я готов, идем. Два слова уже нельзя сказать…
Толстяк резво направился прочь от корпуса. Остальные, переглянувшись, двинулись за ним.
А вот дальше все немного пошло не в ту сторону. Правда, я пока еще об этом не знал. К сожалению. Иначе ночь сложилась бы по-другому. Однако в тот момент я свято верил, что все идёт просто отлично.
Письмо было вручено Богомолу в тот момент, когда Толстяк, испугавшись моей угрозы, рванул вперёд. Вручено Ряскиным, который протянул свёрнутый лист Богомолу, напомнив, кто именно является адресатом. Наш странный товарищ зажал записку в руке, при этом неадекватно улыбаясь. Впрочем, как всегда.
Мы планировали вместе дойти до административного здания, разыскать Элеонору, потом спрятаться где-нибудь в кустах и проконтролировать, чтоб Богомол наверняка отдал записку ей. Но когда отошли от окна и направились в сторону аллеи, из-за угла появилась Селедка.
— Ванечкин! — Она быстрым шагом двинулась ко мне. — Ищу тебя везде.
— Пацаны, идите, я подожду вас здесь. — Махнул рукой своим товарищам, намекая, чтоб они свалили. Потому как с Селедкой надо говорить наедине. Тема слишком важная.